ГЛАВА 11
Рано или поздно такой разговор должен был состояться. Её нельзя было не понять. Это было бы глупо. И, к сожалению, с тех пор, как я первый раз полностью переродился называть меня глупым, всерьёз, окружающие перестали.
В каком-то смысле резюме «Ты, умный, п…ц на сколько… слов нет», стало моим бичом. В четырнадцать лет мне было уже немыслимо скучно говорить о футболе, хоккее, дискотеках, модной музыке, сиськах… А разговоры о том, к примеру, насколько была бы иная у человечества судьба, если бы не появилось христианство или кто такие русобородые полубоги, неожиданно появившиеся в легендах древних ацтеков задолго до появления цивилизаций в Месопотамии совершенно не интересовали сверстников и сверстниц. Мы отдалялись. Да. У меня был круг общения. Большой. Просто огромный. Не совру, что в районе мало кто не знал меня. Со мной было интересно. И если нужно было украсить вечеринку «интеллектуальным» разговором, я был первым кандидатом на роль оратора.
- Вот, а тут ещё и Лёшка. Вы только его ни о чём не спрашивайте, почему он сидит угрюмый и хмурый, он у нас немного необычный.
Иногда я напивался… И начинал вещать на одну-единственную тему, которая безудержно всех интересовала – секс… Я просто рассказывал о любви, заменяя всего одно слово на другое: любовь на секс. Со временем, увидев, неумение заметить контекст, я стал… простите, ради Бога, просто… издеваться над людьми. Смеясь над всеми окружающими, я раздевал нежнейшие чувства, хлестал их плёткой, глумился над ними, вызывал безумное возбуждение, сознательно толкал людей на встречу с дилеммами: а ты уверен, что ты выберешь любовь и «рай в шалаше», а не секс и виллу на Канарах? Я заставлял людей высказывать мнения… они распаляли мою злость… они врали, а я их поддерживал… потом, неожиданно говорил какую-нибудь фразу, которая взрывала мозг лжецов, и они видели сами себя обнажёнными и грязными… грязными уже в шестнадцать-семнадцать лет… и они знали, что я это тоже вижу… и ненавидели… а мне было всё равно. Каждый подросток проходит через это. Каждый проверяет дарованные ему силы… Я насиловал силой разума, гнозисом… На родительских собраниях учителя давно перестали обсуждать, что «Алексей ведёт себя совершенно распущенно, а девочки чуть ли не со всей школы в прямом смысле выстраиваются в очередь, чтобы поцеловаться вечером на лавочке… девочки позволяют ему прилюдно делать с собой ужасные вещи…» Это было давно… В одиннадцать или двенадцать? Давно, ещё в другой жизни, о которой в своё время я смогу рассказать. Теперь же учителя, на родительских собраниях с тревогой обсуждали, что «Алексей… он, конечно, мальчик умный, но, вы понимаете, он скажет вам так красиво, как никто не говорит, вы подумаете, что это комплимент, и лишь через час поймёте, как же сильно он вас ткнул… обосрал». Да, я упивался силой знания. Троечник, по большинству предметов я непринуждённо закрывал каждую пару, одной или двумя пятёрками и мне было плевать на средний бал. Я жил другой жизнью, а школа отвлекала. Да, я изливал горечь одиночества на ни в чём не повинных людях… Дошло до того, что, к нам пригласили какого-то профессора с лекцией… на какую-то философскую тему… Непонятный поступок со стороны неоднозначного учителя. Собрали всех в актовом зале… Слушали.. хихикали, ничего не понимая… я тоже слушал… и я понял, что мне неинтересно не потому, что я ничего не понимаю, а потому что, я вижу как этот человек страдает осознанием того, что его не слышит никто… И тут, я совершил один из самых жестоких поступков в своей жизни.. Профессор спросил, есть ли у кого вопросы. Местная шпана зашептала за моей спиной:
- Лёха, ты же умный! Ну, давай! Давай, покажи ему! Скажи ему что-нибудь.
Я был подростком. Молодым и глупым. Я был, полагаю, не менее несчастен, чем тот профессор. Я надеюсь, что он забыл всё, понял и простил. Я встал. И заговорил. Мой разум отказался записать всё то, что я говорил в тот день. Силлогизмы, подтекст, ссылки на Макиавелли, учение агностиков, раскольничество… что-то про это. Не спрашивайте, я не хочу! Окружающие молчали, они ни хрена не понимали, что я говорил… Он понимал… Он видел, как я запустил руку в его сердце и просто играл с ним… многое между нами даже не было сказано… Лекция закончилась скомкано… Все выходили… шпанята, хлопали меня по плечу:
- Ну, ты его уел, Лёха! Ты, умный, п…ц на сколько!
И вроде бы и гордость, нет - гордыня… и стыд. Я долго закрашивал это в своей памяти, но стыд… он выжигает мозг, и мне до сих пор неуютно… простите, профессор, я надеюсь, перед смертью Вы не вспомнили моих глупых слов. Я глумился над многими... по детской примитивной глупости. Простите все те, кого я вынудил думать и терять веру. Да, я уничтожал веру. Шутя. Бездумно. Веру в любовь. Вскоре я перестал так поступать.
Впрочем, стоит вернуться к нашему разговору с Юлей. Он состоялся в сентябре. Мы гуляли по Петродворцу, шурша листьями на дорожках. Просто так. Держась за руки. Осень была немного ранняя, но ещё не холодная и в воскресные дни, когда не шли дожди и мы не были заняты уничтожением кровати или изучением оперных афиш, мы ходили гулять по паркам и скверам. Милые, тёплые и чуть грустные прогулки… засыпала природа. Семь месяцев прошло с тех пор, как я сообщил ей шокирующую новость о том, что влюблен в неё. В один из таких дней мы шли ко всё ещё уютной и укромной лавочке, недалеко от главного каскада…
- Лёшка, – начала Юля этот разговор, – мне, иногда, кажется, что что-то должно произойти…
Она посмотрела на меня и, увидев, что я собираюсь ответить, быстро продолжила.
- … подожди! Не перебивай меня, – настойчиво и задумчиво сказала она, – нам вместе настолько хорошо, что я, временами, воспринимаю всё как сон… а так не бывает. Я вижу, что я существую, что я живу… И что моя жизнь только начинается… Я рада, что она начинается с тебя… с тобой. Но, я чувствую, что эта любовь… она очень странная какая-то… Меня это пугает… Нет, не подумай, мне действительно хорошо и я люблю тебя, но это чувство… где-то глубоко в моём сердце… или твоих глазах?... Оно не даёт мне покоя. Мне хорошо с тобой, но так не бывает… это как-то… слишком хорошо… и я просто не знаю, чему верить. Я, кажется, хочу теперь чего-то иного… большего… и я люблю тебя. Как мне быть? Что мне с собой сделать, чтобы успокоиться?
Она замолчала. Это был первый удар колокола… набата… который напомнил, что мы – задержались. Я понял, что судьба её уже схватила за руку и вот-вот потянет в сторону от меня. Я хотел бы рассказать… признаться, что вот… вот, кольцо уже куплено, же… что всего через две недели, я встану перед моим ангелом на колени и с чистым сердцем одену его на её миленький пальчик… Но, я не мог произнести ни слова… разум воспротивился… и я не сказал.. Вместо этого я произнёс только.
- Юлечка, милая, любимый мой ангелочек… Я хочу, чтобы ты была счастливой!
- Но ты женат! – с дрожью и обидой в голосе сказала она.
- Прости. Я не говорил. Я нарушил свою клятву. Три месяца назад я отправил документы на развод.
- Не верю. В твоём паспорте всё также стоит штамп!
- Милая, ну кто же мне поставит другой? Кто скрепит печатью признание клятвопреступника?
- Не верю. Извини, Лёшка… Я не верю.
- Ну, вспомни же, милая, когда я последний раз, краснея при телефонном звонке, уходил на балкон?
Я говорил и видел – она не слышала. Она не слушала. Мы долго молчали. Потом, уже дома, мы просили друг у друга прощения за этот разговор. И, вроде бы, всё встало на свои места. Был страстный секс, снявший болезненное ощущение в груди… Но, это был первый удар колокола… набата… который напомнил, что мы – задержались. На втором, мы потеряли связь, на третьем – друг друга. Произошло всё слишком быстро… наверное, так и лучше, когда отсекают живое. И пришла пора рассказать об этом… и покончить, закрыть если не всю книгу, то эту историю. Забавно, но в очередной раз ловлю себя на том, что вопреки привычке – вновь и вновь перечитываю эту главу… и не желаю писать дальше…
